Малый драматический театр -- Театр Европы сыграл в Москве своих знаменитых «Бесов» трижды: два раза для публики, в новом здании театра Еt cetera (проект «Легендарные спектакли ХХ века», осуществляемый фестивалем «Золотая маска»), и еще один раз для записи на радио «Культура». Тамошняя «Мастерская радиотеатра» уже выпустила отличную аудиоверсию «Братьев и сестер»; премьера радиоспектакля «Бесы» на частоте 91,6 FM планируется в ноябре. Почему театру Льва Додина так интересно работать в радиостудии? почему, если говорить о Москве, с «Мастерской радиотеатра» удачнее и охотнее всего сотрудничает «Мастерская П.Н. Фоменко»? -- вопросы важные, но их отложим на потом. Сейчас речь пойдет лишь о «Бесах» как таковых: душераздирающем, потрясающем спектакле. Оценивать его как очередное «театральное событие» было бы неприлично. Само слово «оценка» тут не к месту: спектакль признан легендарным, то есть зашкаливающим все измерительные приборы театроведения. Положим, что так оно и есть.

«Бесы» Додина -- вне критики. Вне рассуждений о том, насколько удалось это и насколько не удалось то; и вот если бы в начале четвертой сцены второго действия некий крик раздался бы громче, тогда... -- так рассуждать давно уже некому и незачем. Все это решил театр, вернее -- спектакль, на котором театральный критик обязан ощутить всю низменность своей профессии. Но также -- всю ее обязательность. Вот любимый театр: мы стараемся быть его уловленным эхом. С искажениями, как же иначе; с толкованиями, как же без них. При этом иногда мы делаем нечто полезное.

Моя задача сейчас -- рассказать, почему «Бесы» 2006 года страшным образом запали в душу. Как никогда раньше: неумолимо, неотменяемо. Говоря вкратце, это очень просто: раньше «бесы», про которых поставил свой спектакль Додин, были мне чужими. И все, кого они оплели -- Шатов, Лебядкины, Кириллов, Ставрогин, не говоря уж о Федьке-Каторжном, -- тоже были посторонними субъектами, а если даже мучениками, так ведь за дело. Ну, может быть, кроме Шатова (Сергей Власов) и Марьи Лебядкиной (на московской сцене ее роль отлично сыграла Наталья Акимова, но на радио будет звучать голос Татьяны Шестаковой, лучшей актрисы додинского театра). Теперь все по-другому: я понимаю, как страдали актеры и актрисы, вживаясь в режиссерский сюжет, как страдал сам Додин -- и каким восхитительным было это страдание. Оно изливается наружу, и любому зрителю, не вполне эгоцентричному, необходимо его присвоить; мне тоже.

С тех пор как я увидел «Бесов» впервые (это было не на брауншвейгской и даже не на питерской премьере 1991 года, куда позднее), многое изменилось во мне самом, но что именно -- мое личное дело. Важно то, что переладилось в спектакле, что наличествует в нем сейчас. Самое важное -- это, конечно, замечательное возмужание Петра Семака: он, даровитый, многообещающий и т.д., и т.п., к сорока годам стал истинным трагическим актером, равных которому в сегодняшнем театре попросту не имеется.

Близорукость, профессиональная хворь театральных критиков, помешала разглядеть это в «Дяде Ване», спектакле, который был поставлен Додиным именно как трагедия, ясная и безысходная. После того как Семак сыграл короля Лира, всякие сомнения отпали: да, в российском театре появился новый, могущественный мастер (см. рецензию Анны Гордеевой -- «Время новостей» от 22 марта). Чрезвычайно важно то, как трагическая мощь (но также и усталость) Лира отозвались у Семака в роли Николая Ставрогина. Никогда раньше не наливались такой болью слова, сказанные Шатову: «Почему это мне все навязывают какое-то знамя?» Но и беседа с архиереем Тихоном (Алексей Зубарев, играющий вровень с Семаком), и самоубийственное, не вполне чистосердечное покаяние Ставрогина никогда не звучали с такой силой, как на спектакле 25 марта и в студии радио «Культура» (26-го, говорят, было еще лучше).

Вот подумалось: а вдруг звучали? Величие театра, созданного Додиным, состоит, помимо прочего, и в том, что каждое представление становится открытием и может стать откровением: куда же я, шаромыжник, лезу со своим «никогда раньше»? Извинить меня может только одно: именно то, чем взгляд гостя отличается от хозяйского и родительского взгляда. Дитя растет, отец и мать изо дня в день его пестуют, тут возникает гость, давно не бывавший: ба, да ведь уже!.. Ох, говорят родители, а и правда.

В театре обычно такого не говорят. Не приходится.

Людей, умеющих делать спектакли и роли надолго (речь не о шоу, в которых устаревшую старлетку мисс Пикс сменяет мисс Рикс, затем мисс Сикс, Тикс, Уикс и т.д.), чрезвычайно мало; каждый из них драгоценен. Премьера «Бесов» состоялась в ноябре 1991 года. В Москве живых спектаклей с той поры уже не осталось -- разве что «фоменки», тряхнув стариной, потешат нас «Двенадцатой ночью» (премьера -- январь 1990-го). Лев Додин никогда в этом не признается, но я уверен: «Бесы» делались на вырост. Не только на актерский, но, что, может быть, столь же важно, на бесовский вырост.

«Все это до ужаса современно. Это трагедия всего общества, которую мы пока не можем в полной мере оценить. Хотя у нас не было времен, когда бы «наши бесы» не были бы современны», -- говорит Додин в интервью (см. «Время новостей» от 24 марта). Все так, все так. Но это опять про «них». А то, что сейчас играется в МДТ, обязывает почувствовать: это не только «для вас», но и «про вас». Про тебя лично.

Новая мощь Ставрогина, в котором Семак сейчас открывает такие вещи, о которых, бьюсь об заклад, даже и не подозревал в Брауншвейге. Новая твердость и новая нежность Кириллова, в котором Сергей Курышев теперь не оставляет ни грана нервной экзальтации вплоть до последней сцены: Боже мой, какая это мучительная сцена, как она обременяет душу! Бедный Кириллов у Курышева словно бы всегда живет не совсем «здесь», каждый вопрос застает его врасплох, но все главное -- кроме самого главного -- он заранее знает (собственно, знает и самое главное, только перевернул его вверх ногами): как же его жалко. Вот что надо сказать: к людям, которых играют актеры Додина, невозможно относится иначе, как к живым людям, как к себе самому. И тут дело, само собой, не только в технике.

Что до техники, то она изумительна своей наглядностью. Фронтальные мизансцены, центральная ось симметрии, аффектированная риторика, нимало не стесняющаяся своей риторичности, -- как все безыскусно, вернее, наоборот, как все искусственно! Только потом, когда нервы уже выполнили тройное сальто, доходит: ты попался и даже не понял как.

Умение брать за душу, совершенно не позволяя при этом расчувствоваться, театр Додина довел до совершенства. Если бы я писал рецензию, в мои обязанности входило бы объяснить, как это делается, но это вовсе не рецензия. Это даже не жест благодарности -- это всего лишь попытка вспомнить то, что было пережито на спектакле.

«Мы еще и потому обратились к «Бесам», чтобы внятно распрощаться с нашим прошлым. Но постепенно открылись какие-то более глубокие и важные вещи: о природе человека, о страсти к самоуничтожению через взаимоуничтожение», -- говорит Додин; да, это я понимаю.

Я вспомнил. Я очень счастлив. Но все-таки мне страшно.