Бенефис Зеленского -- две баланчинские вещи, в которых он появляется регулярно («Аполлон» и «Бриллианты»), и меж ними -- одноактовка Concerto grosso, сочиненная Аллой Сигаловой. Сделанная специально для бенефиса, она удивительно точно легла в вечер, в настроение, в человека. Сигалова использовала запись 1944 года -- Генделя играет Берлинский филармонический оркестр, дирижирует Вильгельм Фуртвенглер. Важно, что запись, важно, что сорок четвертый год. Что-то громыхает, и громыхает сильно, но еще за окном; но уже близко. (Зеленскому -- тридцать шесть; травмы надолго вышибали его из карьеры.) Черный задник; на пустой сцене одинокий человек в черных брюках, водолазке и такой же темной шапке (фотографам даже с наилучшей техникой не разглядеть; глаз различает очертания). Человек трижды выходит от задника на авансцену, все ближе и ближе; и эти три выхода -- три монолога о жизни и работе человека в театре.

Они отличаются друг от друга по интенсивности -- как вообще, слава богу, отличаются друг от друга дни. Они схожи между собой -- потому что человек один и тот же. Во время первого монолога падает задник -- и обнажается нутро театра, кирпичная стена, какие-то железяки, вечно висящий оперный колокол. Танцовщик стаскивает шапку -- он встрепан, он устал, но усталость лишь в еще большей сосредоточенности. Быстрые вращения сменяются замершими на долю секунды стоп-кадрами; крохотная передышка; репетиция продолжается.

Именно репетиция, правда -- в ней, в вечной подготовке, в ежедневной готовности. Не лицедейскую радость искусства танца, а его черный хлеб -- вот что вслед за Баланчиным воспевает Сигалова. Не виртуозность, что будет потом, -- то, как она дается -- сейчас (и взгляд в иногда рвущуюся, иногда очень прозаическую -- впрочем, репетиционная проза балета не раз становилась поэзией -- темноту нравится не всем; вот мой коллега на этой же полосе крайне Сигалову не одобрил).

Проза репетиции не означает, что пафоса не будет, не будет оваций на премьере, -- ни Зеленский, ни Сигалова не относятся к людям, которым безразличен зритель и важен только процесс, вот уж нет. В последней части на танцовщика начнет опускаться сверху вся громада софитов -- ощущение, что эти мощные железные балки, вспучивающиеся узлами десятков прожекторов, сейчас Зеленского просто раздавят. Но от танцовщика, что важно, не исходит чувства беспечности; он про то, что вот эта штука едет сверху, -- будто знает. То есть точно знает, что в театре может случиться такое -- сначала на сцену опустится один ряд софитов, затем второй, -- механизм театра, быт театра, работа театра будет выжимать тебя все ближе и ближе к рампе, упорно и мощно выталкивать на авансцену. И вариантов может быть только два: или ты -- да, ты исчезнешь под этим железом, будто тебя и не было, или ты встанешь на самом краю оркестровой ямы -- и одного движения руки будет достаточно, чтобы какой-то экстатический зритель начал овацию, не дослушав Генделя до конца.