История Аргентины в ХХ веке поражает вопиющим несоответствием огромного потенциала -- природного и человеческого -- более чем скромным достижениям в социально-экономическом и особенно политическом развитии.

Аргентина заселялась как иммигрантская страна по типу более сходному с США, чем с любой другой латиноамериканской страной. Сочетание двух факторов -- уникальных природных условий и уникальной по динамизму и уровню квалификации рабочей силы -- на рубеже ХIХ--ХХ веков превратило Аргентину в одну из самых богатых и процветающих стран мира. Этот период во многих отношениях остается эталонным для аргентинцев до сих пор.

Процветание закончилось в 1930 году с наступлением Великой депрессии. В стране происходит военный переворот, с которого, собственно, и начинается современная история Аргентины, история спиралевидного движения вниз -- от хорошего к плохому и от плохого к худшему, из которого страна, несмотря на все усилия, не могла вырваться до конца ХХ века. Если по экономическим и целому ряду социальных показателей Аргентина в середине ХХ века была вполне сопоставима со странами Европы и до 1970-х годов даже превосходила некоторые из них, то в политическом отношении это была типично латиноамериканская страна. С 1930 по 1983 год военные диктатуры чередовались здесь со слабыми гражданскими правительствами. Кульминацией этого процесса политической деградации стал чудовищный военный режим 1976--1983 годов, когда было убито, замучено и бесследно исчезло около 30 тыс. человек.

Самая общая причина удручающе однообразного движения по кругу заключалась в ситуации социального и политического пата, равновесия сил, поддерживавших противостоящие проекты общественного развития.

Проектом, определившим судьбу Аргентины во второй половине ХХ века, был перонизм -- государство, движение, партия, созданные генералом Хуаном Доминго Пероном, президентом страны в 1946--1955 годах. Это была наиболее последовательная попытка интегрировать общество сверху путем активного государственного вмешательства. В социальном плане это предполагало «включение», инкорпорирование городских трудящихся и средних слоев в созданные сверху корпоративные структуры, охватывавшие наиболее активную часть народных масс сетью государственных и полугосударственных организаций. Интеграция массового движения осуществлялась в первую очередь через созданные режимом профсоюзы. Для рабочих зависимость от политической власти, режима, лидера воспринималась как неизбежная плата за растущую роль профсоюзов в политической жизни.

Национал-популистский перонистский проект был экономически ориентирован на импортозамещающую индустриализацию и защиту национальной промышленности. В социальном отношении этот проект был перераспределительным. На такой основе возникла популистская социальная коалиция, которая объединила местных предпринимателей («национальная буржуазия»), «народный сектор» (организованные трудящиеся и средние слои) и традиционных провинциальных каудильо под эгидой государства, которое выступало как главный податель благ -- субсидий предпринимателям, субвенций провинциям, социальной защиты трудящимся и должностей в быстро растущем государственном аппарате.

Перонизму противостоял не менее разнородный социальный блок, который объединял экономически господствующие группы, отодвинутые в перонистское десятилетие от политической власти. Раскол аргентинского общества оказался очень глубоким. Он усугублялся слабостью представительных институтов. Противники Перона, в том числе те, кто не был согласен с государственным дирижизмом, нараставшими авторитарными и автократическими тенденциями, приоритетом порядка над ценностями свободы, были лишены политических каналов воздействия на принятие решений.

После свержения Перона в 1955 году военные на 18 лет наложили фактический запрет на возвращение перонистской партии к власти. Именно в этот период (1956--1973) складывается равновесие сил, породившее маятниковое движение между двумя противостоящими экономическими проектами.

Несмотря на политическое поражение и последовавший затем период проскрипций, перонизм оставался самым жизнеспособным политическим движением Аргентины. Созданные сверху под эгидой государства корпоративные структуры не только сохранились как массовые организации, но и обрели самостоятельность, превратившись в ключевой элемент гражданского общества. Перонизм оказался предельно широким, практически всеохватывающим политическим течением. В середине 1970-х годов он включал в себя весь политический спектр -- от крайне правых, фашистских до крайне левых организаций. Во всеобъемлющем характере перонизма, сумевшего сохранить притягательность общего, хотя и все более расплывчатого «национального проекта капитализма», заключались и сила, и слабость движения. Сила -- потому что, как только был снят электоральный запрет, перонисты триумфально возвратились к власти на первых же свободных выборах в марте 1973 года. Слабость -- потому что только фигура престарелого вождя, вернувшегося из эмиграции, скрепляла разваливавшуюся на глазах коалицию. Смерть Перона в июле 1974 года сняла последние ограничения: правительство вступило в прямой конфликт с профсоюзами, массовые организации, недовольные падением уровня жизни, начали захватывать предприятия, леворадикальные организации возобновили вооруженные действия против режима. Военные дождались, когда страна полностью погрузилась в хаос, и, не встретив никакого сопротивления, очередной раз свергли перонистское правительство.

«Процесс национальной реорганизации», как официально именовался военный режим, обернулся полным провалом с точки зрения тех целей, которые он перед собой ставил. Военным не удалось создать открытую экономику и радикально перестроить отношения государства и общества, заменив популистские механизмы социальной интеграции экономическими, рыночными. Программа либерализации экономики провалилась не в последнюю очередь потому, что экономические интересы военной корпорации были встроены в ту систему государственного интервенционизма и патернализма, которую они стремились разрушить.

Экономический кризис и проигранная Великобритании война за Мальвинские (Фолклендские) острова поставили точку не только на семилетнем кошмаре, пережитом Аргентиной в 1976--1982 годах, но и на дальнейшем вмешательстве военных в политику.

Разрушение популистской модели социальной интеграции в Аргентине было довершено в 1990-х годах, когда президентом страны стал лидер перонистской партии Карлос Менем. В том, что именно перонистам удалось демонтировать модель, созданную их историческим лидером, заключается не только злая ирония истории, но и та очевидная закономерность, согласно которой это могли сделать только «свои» -- партия, по-прежнему пользовавшаяся поддержкой большинства трудящихся и низов общества. Придя к власти как классический популист и борец за интересы беднейших слоев -- «исключенных», Менем буквально на следующий же день совершает разворот на 180 градусов и начинает осуществлять самую радикальную в Латинской Америке программу стабилизации и либерализации экономики.

Фиксация курса национальной валюты по отношению к доллару в сочетании с последовательной либерализацией экономики и приватизацией, наиболее радикальной в Латинской Америке, обеспечили стабилизацию и экономический рост в первой половине 1990-х годов. Решительно сократив роль государства в экономике, правительство Менема смогло оздоровить финансовую систему и восстановить фискальные рычаги государства: люди стали платить налоги.

Однако условием и результатом успеха этой экономической политики стало разрушение или ослабление тех форм социальной самоорганизации, гражданского общества, которые сложились в эпоху классического перонизма. Менему удалось расколоть профсоюзы и окончательно подорвать их политические и экономические позиции. Все это ослабило институты представительной демократии и возможности контроля со стороны общества за деятельностью правительства и, в частности, за процессом приватизации, который стал одним из самых коррумпированных на континенте.

С 1996 года начинается спад, бегство капиталов с аргентинского рынка приобретает необратимый характер. Когда в декабре 2001 года правительство объявило о замораживании банковских вкладов, аргентинский средний класс вышел на улицу, объединив свой протест с движением бедных и безработных, которое нарастало в стране уже с 1998--1999 годов. Президент де ла Руа подал в отставку и вынужден был бежать из страны.

Совершенно неожиданно для самого себя аргентинское общество оказалось способным к сопротивлению, причем не только к спонтанному выбросу гнева, но и к организованному отстаиванию своих интересов. По сути дела, кризис стимулировал процессы усиления и диверсификации гражданского общества в Аргентине, что не замедлило сказаться на его психологическом состоянии. Вместо естественных в таких случаях спада, всеобщей деморализации люди вдруг почувствовали себя гражданами, поняли, что организованное сопротивление возможно, что они не «население», а общество.

Меньше чем за месяц в Аргентине сменилось пять президентов. В январе 2002 года лидер перонистов Эдуардо Дуальде становится временным президентом Аргентины и осуществляет ряд весьма радикальных социально-экономических мер, позволивших смягчить последствия кризиса для средних слоев.

Все это стабилизировало политическую ситуацию. За полтора года, прошедших от отставки де ла Руа в декабре 2001 года до избрания президентом Нестора Киршнера в апреле 2003 года, аргентинское общество прошло путь от всеобщего отчаяния к осознанию значимости политической системы как канала представительства и инструмента воздействия на процесс принятия решений. За этим стояли очень важные сдвиги в политической культуре Аргентины, подспудно происходившие в течение двадцатилетнего периода и связанные с изменением типа взаимоотношений между гражданским и политическим обществом.

Прежний, популистский тип взаимоотношений основывался на том, что лидер получает на выборах право действовать как доверенное лицо народа. Эта модель предполагала в основном пассивных граждан. Однако рядом с этим традиционным для Аргентины типом политической культуры в 1980--1990-х годах начал возникать иной, подразумевающий подотчетность избранных должностных лиц в течение всего периода их нахождения у власти. Эта подотчетность обеспечивается политическими институтами и институтами гражданского общества, действующими в публичной сфере. Доверие, таким образом, смещается с личных качеств тех, кто находится у власти, на систему безличных гарантий, которые защищают граждан от возможного произвола властей.

Демократия в Аргентине не просто устояла, но получила мощный импульс развития и трансформации, интегрировав энергию усилившегося в результате кризиса гражданского общества.

Но сказанное вовсе не означает, что между гражданским и политическим обществом в Аргентине существует полная гармония. Нерешенной, в частности, остается проблема включения «исключенных». Когда их ассоциации удается встроить на равных в общую плюралистическую систему гражданского и политического представительства, в которой они чувствовали бы, что могут эффективно отстаивать свои интересы, общество обретает стабильность. Примерами такого развития в современной Латинской Америке являются Чили и Бразилия. Если же этого не удается, недемократические, патерналистские тенденции социальных низов смыкаются с авторитарными, автократическими течениями. Венесуэла и, по-видимому, Боливия являются выразительным примером того, как обрушение старой, непроницаемой для «исключенных» политической системы приводит к становлению -- демократическим путем! -- авторитарных режимов, которые сводят на нет, выхолащивают представительный характер институтов, их способность транслировать интересы общества в политическую сферу.

Современное развитие Латинской Америки показывает, что смысл гражданского общества заключается в создании механизмов интеграции, гражданского взаимодействия людей, проживающих в одной стране. Гражданское общество, за пределами которого остается значительная часть, а иногда и большинство населения, оказывается ущербным, не только не способным воздействовать позитивно на демократическую систему, но и опасным для существования такой системы.

Думается, что все это имеет отношение и к настоящему, и к будущему России.