В Москву на фестиваль «Золотая маска» петербургский Малый драматический театр, более известный как театр Льва Додина, привозит свой знаменитый спектакль по Достоевскому «Бесы». Представление, которое длится почти девять часов, пройдет 25 и 26 марта в помещении театра Еt Cetera. Об этом спектакле, поставленном пятнадцать лет назад, о его долгой жизни и постоянной актуальности Наталье ШКУРЕНОК рассказал постановщик "Бесов" режиссер Лев ДОДИН.

-- Ваше обращение к «Бесам» 15 лет назад выглядело как революция. Почему все-таки вы выбрали именно этот роман?

-- Мы обратились к «Бесам» еще раньше, мы же репетировали его почти три года. Это была эпоха мощнейших перемен и потрясений в стране. И «Бесы» как раз об этом -- о потребности перемен в самом человеке, об их опасности и о тех, кто «знает, как надо». Когда мы начинали, «Бесы» был полузапретным романом -- советская власть утверждала, что это пасквиль и клевета на революционеров. Мы еще и потому обратились к «Бесам», чтобы внятно распрощаться с нашим прошлым. Но постепенно открылись какие-то более глубокие и важные вещи: о природе человека, о страсти к самоуничтожению через взаимоуничтожение. Это один из вечных вопросов большой литературы и очень важная для России проблема. Мы сейчас выпускаем «Короля Лира» -- он ведь тоже замешен на этих вопросах, на этой трагедии.

-- Премьера «Бесов» прошла на фестивале в Брауншвейге, это был первый, самый большой по времени вариант спектакля.

-- Я честно предупреждал директора Брауншвейгского фестиваля, что будет 20 часов, что это может быть семь вечеров подряд, а он говорил: «Очень хорошо, пусть будет семь!» Но в Ленинграде мы сделали другой вариант -- три спектакля за один день, восемь часов. Я помню, это был декабрь, голодная и холодная зима, карточки. Нам все говорили: вы что, сумасшедшие? Кто к вам придет на такой длинный спектакль? Мы волновались, но зал был полный. И люди сидели целый день. Им поесть было негде! Потому что даже в нашем буфете было мало еды, и та дорогая. Приходили с кастрюльками, с картошечкой, уходили в уголок и ели. Почти как в греческом театре -- правда, там люди приезжали с вином, фруктами, мясом. У нас мяса не было.

-- «Бесы» стали спектаклем-долгожителем. Вы за это время пережили эпоху Чехова, сейчас, похоже, пришли времена Шекспира, а «Бесы» -- как новенькие!

-- Это не только моя заслуга, это какой-то огромный личностный вклад всех актеров: сложился удивительный актерский ансамбль. Спектакль прошел огромный путь, удивительно развился, идет процесс саморазвития. Если спектакль живой, он впускает в себя время, развитие самих личностей актеров. И Петр Семак в роли Ставрогина, и Сергей Курышев в роли Кириллова, и когда-то Сергей Бехтерев, а теперь Олег Дмитриев в роли Верховенского, и Танюша Шестакова, и Лика Неволина, и Ирина Тычинина, все, все. И все последующие спектакли влияли: Чехов прибавил тонкости, душевности, Шекспир прибавит трагизма. По сути, продолжается процесс самопознания, это природа театра: актер что-то узнает про себя, и благодаря этому узнают про себя зрители.

-- А как европейские зрители воспринимают «Бесов»?

-- Замечательно! Во многих странах, в Германии, во Франции... Нам говорили когда-то: чтобы французы высидели в театре целый день -- такого не бывает... Высидели, как миленькие.

-- Но ведь текст Достоевского надо понимать до нюансов -- смысла, даже звука...

-- Во всем мире отлично переводят Достоевского и прекрасно понимают, ничуть не хуже нас, а иногда и лучше! Мы уверены, что нас никто понять не может, потому что мы слишком самовлюбленные люди. Мы играли сейчас Чехова в Англии -- фантастика, англичане улавливают такие тонкости, которые русское ухо уже не воспринимает! Потому что за 70 лет советской власти оно огрубело и не улавливает тонкостей простых человеческих отношений. А европейцы продолжают жить в той социальной и нравственной атмосфере, в которой писал Чехов.

-- Что вам важнее слышать -- мнение зрителей или критики?

-- Мне важнее слышать дыхание зрительного зала, оно никогда не обманывает и говорит больше, чем любые слова. Я с интересом читаю критиков, но, соблюдая правила безопасности, стараюсь не впускать это в сердце. Хотя есть люди, чье мнение мне интересно всегда, независимо от того, критики они или нет. Мне вообще интересны люди, которые говорят: я не люблю театр, там всегда скучно. Я понимаю их, потому что тоже не очень люблю театр, плохого театра так много. Эти люди не прощают театру того, чего ему действительно нельзя прощать. Интересно мнение зрителей, которые редко бывают в театре. На гастролях мы приглашаем на спектакли продавцов, шоферов такси, горничных -- они не ходят в театр, потому что в Европе театр -- статусное место. И нередко эти зрители потом пишут нам письма, некоторые -- много лет подряд.

-- С чем можно сравнить ваших «Бесов» по форме, по масштабу? Мне ничего, кроме «Махабхараты» Брука, не пришло в голову.

-- Трудно сказать. Во МХАТе Немирович-Данченко еще до революции поставил замечательный спектакль «Братья Карамазовы» -- он шел два вечера подряд, это был первый мировой опыт такой масштабной постановки. Но, конечно, постановки Питера Брука и вообще все, что его касается, мне очень дорого.

-- Ходят ли на «Бесов» молодые зрители? Считается, что молодежь уже приучена к совершенно другому способу зрительного восприятия, клиповому сознанию.

-- Это предрассудки, наш зритель в большинстве молодой. Люди, купившие входные билеты, сидят на полу по девять часов. Молодежь как раз готова к такому риску, к такой духовной авантюре -- целый день провести в театре с Достоевским! Это старшее поколение, не уважая себя, говорит: «Бессмысленно делать что-то стоящее, все равно это не будет востребовано молодыми». Да врут -- просто не могут такого сделать! Я думаю, это не зритель привыкает к клиповому сознанию, это творцы клипов привыкают к такому сознанию, потому что не умеют сделать ничего другого.

-- Не получается ли, что ваши «Бесы» сегодня -- это такое зеркало для «Наших»?

-- Достоевский уже все написал о «Наших»! И кому могло прийти в голову назвать движение молодежи этим словом?! Я ничего плохого или хорошего не могу сказать о сути движения, слишком мало информации. Книги, конечно, жечь не надо, это стыдно. Но название? Неужели молодые, идущие туда, не читали «Бесов»? Это катастрофа. А если читали и все равно идут -- это тем более катастрофа. Или это такая глупость, что разводишь руками, или такой цинизм, что тоже остается только руками развести. Не срабатывают какие-то ассоциации, стыд не срабатывает, историческое забытье наступает. Я вообще думаю, что вопрос даже не в ребятах, их можно понять, им хочется свершений, а в тех, кто ими манипулирует. А когда человеком начинают манипулировать, он рискует превратиться в монстра -- помните молодого человека, напавшего на синагогу? Это же какая атмосфера должна быть в обществе, если человек, чего-то начитавшись, идет убивать? Настоящая бесовщина, дошедшая до краев. Все это до ужаса современно. Это трагедия всего общества, которую мы пока не можем в полной мере оценить. Хотя у нас не было времен, когда бы «наши бесы» не были бы современны.

-- У вас огромный опыт общения с молодыми. Вам всегда удается с ними найти адекватный язык?

-- Мне интересно с ними общаться, и хочется верить, что у нас с моими студентами есть взаимопонимание. Хотя отдельные слова попадаются не слишком внятные. Мы еще репетировали «Лира», стоим в коридоре с моим помощником Валерием Галендеевым, подходит ко мне Данила Козловский, еще студент, играет роль Эдгара, и говорит: «Лев Абрамович, я понял -- они же Эдгара припахали на встречу с королем!» Я слегка замялся, а Галендеев подсказывает: «Пригласили, спровоцировали». Я отвечаю Даниле: «Конечно, но ведь он манкировал их приглашением». Смотрю, Данила замялся. Спасибо, Галендеев снова выручил, говорит: «Да забил он...» Данила отвечает: «Ну да, понял!» Так и поговорили.

-- Существует привычка противопоставлять москвичей питерцам, Москву -- Петербургу, целая мифология возникла. Вы как к этому относитесь?

-- Сегодня все как-то стирается, в советские годы действительно было противоречие между Москвой и Ленинградом, всегда более партийным и официальным. А сейчас, например, многие петербуржцы работают в Москве, а скажем, Валерий Фокин отлично прижился в Петербурге в Александринском театре -- ему, впервые за последние, наверное, лет пятьдесят, удалось создать там живую атмосферу и добиться творческой энергии, которая там не ночевала со времен Вивьена.

-- Вы любите Москву?

-- Она мне нравится, я там много лет работал. Она, конечно, немножко сумасшедшая, предвзятая, торопливая. Но в ней есть энергетический раж. Замечательно развивается город, жаль только, что много хороших зданий сносят. Москве часто не хватает глубины -- а кому ее теперь хватает?

Я рад, что мы едем в Москву, потому что у нас непростые отношения складываются с московским зрителем, с театральной средой. Когда мы первый раз в столице показали «Бесов», они были приняты неоднозначно -- с уважением, но настороженно. Когда второй раз играли, зрители начали понимать наш способ разговора, существования на сцене.

-- У вас есть желание продолжать Достоевского на сцене? В театре говорят о «Братьях Карамазовых»...

-- Желания есть, их так много! Не знаю, может, будет Достоевский, но вряд ли «Карамазовы». Когда-то я этот роман уже ставил со студентами, а времени и сил он требует огромных...

-- Но ведь решились же вы на роман-эпопею Гроссмана!

-- Вот именно! И это еще не пройденный этап. Я не очень люблю возвращаться туда, где мы уже ходили, потому что мы ходим так подробно, что особой потребности еще раз эту дорогу проходить нет.

-- Гроссман может вылиться в нечто подобное «Бесам» и по масштабу, и по подробности проживания?

-- Не знаю! У нас первая сцена в «Короле Лире» сначала шла 55 минут, сегодня уже 18. Я никогда не знаю, во что выльется новая работа. Пока не родишь, не узнаешь.