Серия «Жизнь замечательных людей» приросла двумя отменными книгами: это «Горький» Павла Басинского и «Борис Пастернак» Дмитрия Быкова. Книги эти выстроены по-разному (достаточно сказать, что биография Пастернака в два раза объемней горьковской -- почти 900 страниц против 450, хотя прожил Алексей Максимович лишь двумя годами меньше, чем Борис Леонидович, а написал много больше); герои их не только обладают разными статусами в сегодняшнем типовом сознании (что не так уж важно -- для человека вменяемого масштабы личностей Пастернака и Горького бесспорны), но и глубоко не схожи (если не сказать -- полярны) по своей человеческой и художнической сути; мировоззренческие позиции авторов (известные по их прежним работам и приметные в книгах «ЖЗЛ») близкими не назовешь... Все это, однако, второстепенно. Как и те частные возражения, что возникают при чтении книг Басинского и Быкова (сильные работы не могут быть бесконфликтными) и должны быть проговорены при детальном их рецензировании. (Надеюсь, квалифицированные отклики появятся и не сведутся к ловле блох -- тех оговорок, мелких ошибок, стилевых накладок, без которых опять-таки ни одно большое исследование не обходится.) Первостепенно же, что мы получили увлекательные жизнеописания великих писателей, авторы которых много о героях знают, серьезно, одолевая соблазны общих мест (и обратных общих мест), о них думают и по-настоящему их любят.

Лучшие главы книги Басинского -- начальные («Проклятие рода Кашириных», «Сирота казанская», «Опасные связи»). Это не значит, что остальные «хуже». Басинский выразительно характеризует сложные отношения Горького и Толстого. Не мало важного сказано о горьковской квазирелигии социализма. Четко прописан ленинско-горьковский сюжет (в частности, тот страх перед Горьким, что испытывал вождь мирового пролетариата, с удовлетворением спровадивший писателя в «прекрасное далеко»). Емко и сдержанно (от чего не менее страшно) характеризуется конец Горького, обусловленный всем ходом его «романа» со Сталиным: дело не в том, были ли убиты чекистами сперва сын Горького, а потом сам писатель (Басинский приводит ряд аргументов против этих гипотез), а в том, что деспот переиграл Горького, сумел его поставить себе на службу и в итоге ласково придушить. Удачна глава о Леониде Андрееве («Дружба-вражда») с обилием психологических этюдов и любопытных наблюдений над андреевскими сочинениями. При этом, однако, многое остается за кадром: неясно, к примеру, как в жизнь Горького входили разные женщины, горьковское переживание войны и революции дано почти вне событийной хроники, бегло говорится о жизни за границей, очень уж лаконично характеризуется литературно-политическая борьба перед Первым съездом и деятельность Горького по приезде в СССР... Да и о ряде важных сочинений Горького сказано мимоходом.

Я не думаю, что у Басинского нет «материала» или мыслей об иных жизненных сюжетах, равно как и о, скажем, «Дачниках», «Врагах», «Деле Артамоновых» или «Жизни Клима Самгина». Не думаю и, что автор опасается затрагивать какие-то эпизоды или тексты. Пунктирность повествования не отменяет его цельности. У Басинского весь «зрелый» (ставший большим писателем) Горький дан при свете Горького «раннего», «дотворческого». Там -- в детстве, отрочестве, юности -- биограф ищет (и находит) ключи к личности героя (потому в начальных главах не раз забегает вперед). Там истоки горьковского богоборчества и жажды идеала, раздражения на «людей» и влюбленности в «человеков», гуманизма, оборачивающегося безжалостностью, и индивидуализма, способного отозваться тотальным коллективизмом. Там драма отверженного и порыв самоутверждения, культ знания и завороженность «силой», «ницшеанство» до чтения Ницше, «марксизм» до эсдеков, «ХХ век» до его прихода, клубок «противочувствий» к мужику, купцу, фабричному, интеллигенту -- со всеми то восхищающими, то ужасающими следствиями. Там -- вечная мука Горького, избыть которую он не мог ни конструированием утопий, ни карнавальными забавами, ни экстатическим писательским трудом... А если все уже «обретено», то можно и не грузить читателя подробностями (пусть только держит в памяти первые главы), а издательство -- перебором листажа.

Это -- выбор. Сознательный -- даже если сложился он не без учета «внешних факторов» (сроков сдачи рукописи, оговоренного объема). И вызывающий уважение. Понимая, сколь бестактно звучат советы автору, сделавшему большое дело (и думавшему о своем предмете куда больше, чем незваный советчик), все же позволю себе надеяться на расширенное издание книги Басинского, где он представит жизнь писателя Горького и его книги более детально и «сцепленно», выявив те смыслы, о которых сейчас не всякий догадается.

Дмитрий Быков о Пастернаке высказался сполна, хотя суть его огромной книги четко выражена в первом предложении первой главы: «Имя Пастернака -- мгновенный укол счастья». Насколько Горький -- даже на вершине успеха -- немыслим без точащей его муки (и игры какого-то засевшего в нем черта -- жуткое признание в записке неудавшегося самоубийцы Алексея Пешкова), настолько Пастернак -- даже в самые черные его дни -- неотделим от счастья (и чувства избранничества, благословенности, соответствия того, что с ним делается и что он делает, Высшему замыслу). Басинский и Быков, уж, конечно, не сговариваясь, венчают свои книги фантастическими эпилогами (у Быкова, впрочем, за ним следует эпилог обычный -- о том, как шла жизнь после смерти поэта). Басинский выдвигает «гипотезу» о Горьком как инопланетянине; он был командирован на Землю для изучения Человека, а после «смерти», прибыв в «свой» мир, не смог превозмочь тоску по оставленным чужакам, поведать многомудрым собратьям, что же такое Человек, и -- вновь, как бывало на Земле, -- заплакал. Быков отправляет умирающего Пастернака в Элизиум, где его нетерпеливо ждут и друзья-поэты, и поэты времен минувших. «Краем сознания радуясь очередному чудесному совпадению самых счастливых своих догадок с действительностью, которая по своей ликующей праздничности все же бесконечно их превосходила, он склонил голову перед встречающими и сказал просто и коротко: «Рад». Что было совсем иначе (хотя тоже правильно) понято теми, кто расслышал эти слова на Земле.

Фантастический финал естественно вырастает из повествования Быкова, которое иначе, как «счастливым», назвать нельзя. Счастье героя (которое, вопреки привычным «умствованиям», не отменяет ни боли, ни сострадания, ни хмельных заблуждений, ни высокой трезвости огромного ума, прозревающего логику бытия и смысл истории) передается автору. Быков счастлив рассказывать о красоте жизни Пастернака, о ее эстетическом совершенстве, о тайнописи «случайных» и глубинно согласованных эпизодов. Он видит, как в «разных» -- разнесенных во времени и/или обусловленных «контекстами», а то и восприятием современников -- ипостасях Пастернак остается самим собой. Он слышит его неповторимый голос в каждой строке, вне зависимости от того, насколько она биографу любезна и близка. Он знает цену пастернаковским «слабости» и «невнятности» (хотя иной раз, по-моему, квалифицирует так вполне внятные стихи) и умеет выявить сокровенное в якобы «простых» текстах. Он понимает, что великий поэт притягивал к себе людей крупных.

Поэтому в книге Быкова нет статистов -- женщины, которых любил Пастернак, его родные и друзья даны в полный рост, каждый -- в своей бесценной неповторимости. И так же речь ведется о Маяковском, Цветаевой, Мандельштаме, Ахматовой, Ольге Фрейденберг, правота которых не совпадала и не могла совпасть с правотой Пастернака. Поэтому в самых рискованных сюжетах биограф равно чужд односторонности и примиряющей пошлости.

Наверно, так написать можно только о Пастернаке. Но о нем надо было написать именно так.