На днях в Москве прошло очередное совещание по урегулированию ситуации в зоне осетино-ингушского конфликта 1992 года. В понимании федерального центра урегулирование состоит в возвращении к местам проживания переселенцев-ингушей, покинувших Пригородный район Северной Осетии в результате вооруженных столкновений тринадцатилетней давности. Осетинские, ингушские и федеральные чиновники наконец подсчитали, сколько человек на сегодняшний день могут претендовать на возвращение. И уверяют, что им удастся завершить этот процесс к концу 2006 года, как поручил Владимир Путин. Но пока чиновники всех сторон и уровней сверяют свои статистические данные, попутно обвиняя друг друга чуть ли не в саботаже президентского поручения, люди в зоне конфликта продолжают жить в привычно безнадежной ситуации. Что стоит за цифрами миграционных отчетов, на месте выяснял специальный корреспондент «Времени новостей».

«Чтобы в России был мир, надо, чтобы все было честно»

Городок вынужденных переселенцев Майское называют поселком-призраком. Он стоит на земле, которая по карте относится к Северной Осетии, но лежит за пограничным постом и потому вроде бы считается ингушской. Городок состоит из старых времянок, когда-то выданных ингушским беженцам из Пригородного района управлением верховного комиссара ООН по делам беженцев или -- реже -- российскими миграционными властями. Времянки давно бы развалились, если бы за 13 лет их не усовершенствовали саманными и деревянными пристройками, хозблоками, сараями. Но все вместе все равно выглядит как одна большая свалка.

На этой свалке живут 226 семей. «1150 человек, -- уточняет комендант лагеря Магомед Цуров. -- За три года ни один человек отсюда не уехал». Магомед рад, что в городке есть вода, свет и газ и последнее время ни с тем, ни с другим, ни с третьим почти нет перебоев: «Свет последний раз выключали три месяца назад, проблемы с газом были в 2002-м -- сидели без газа семь месяцев». Воду 1150 человек берут из трех торчащих прямо из земли водопроводных кранов, в которых периодически ослабевает напор. И вода, и свет, и газ подведены к городку-призраку с территории Северной Осетии. Платит за поставки правительство Ингушетии, которому затраты по идее возмещает Федеральная миграционная служба. По данным североосетинских властей, коммунальный долг за Майское превышает десять миллионов рублей.

«За них платит правительство Ингушетии, то есть фактически эти люди бесплатно получают свет, газ и электричество, -- говорит министр по делам национальностей Северной Осетии -- Алании Таймураз Касаев. -- Гуманитарка туда поступает регулярно. Плюс к тому это очень удобное место: проскочил туда -- ты в Осетии, проскочил сюда -- ты в Ингушетии. Не исключено, что там иногда даже отлеживаются какие-то боевики».

Комендант Цуров из гуманитарной помощи вспоминает пять коров, которых недавно передал президент Ингушетии: «Что такое пять коров на 220 семей?» Все торговое счастье жителей Майского сводится к двум-трем ларькам у дороги, главными клиентами которых являются едущие в Осетию ингушские таксисты: перед пограничным постом они оставляют здесь рации, чтобы в Осетии их не приняли за боевиков. Настоящие представители незаконных вооруженных формирований действительно любят пользоваться большими скоплениями людей, возникающими в таких стихийных поселениях. Но комендант Майского уверяет, что в его городке никаких боевиков нет: люди здесь живут слишком давно и слишком хорошо знают друг друга.

С недавних пор поименный состав майских поселенцев известен и властям: весной и летом осетинские и ингушские миграционные чиновники вместе с рабочей группой Федеральной миграционной службы РФ наконец их пересчитали. По словам осетинского министра национальностей Таймураза Касаева, ФМС готова взять на себя ответственность за 140 из 226 семей, имеющих статус вынужденных переселенцев. Судьбу остальных на паритетных началах -- по 43 семьи -- должны решать осетинская и ингушская стороны.

Осетинский министр показывает поименный список жителей Майского. Против каждой фамилии сделано небольшое примечание -- из списка следует, что почти у каждого человека в этом поселке есть куда уехать. С осетинской точки зрения, пребывание в Майском большей части людей чаще всего необоснованно. Министр приводит пример: «Вот семья из селения Карца. У них собственный дом и пятеро детей. Один из этих детей открывает банковский счет на восстановление, другой -- на приобретение дома в другом российском регионе и т.д. В судах принимаются решения, что их домик на участке в шесть соток до конфликта состоял из пяти домовладений. Хорошо, если федералы хотят, пусть каждому из них выплачивают хоть по миллиону. Но мы возвращать будем только одну семью во главе с тем главой, который у нас есть. Федералы нам отвечают: у него сыновья выросли, дети родились, дайте им земли еще где-то. А мы говорим: хорошо, но дайте нам сначала законодательный акт, который бы позволял нам выделять земли. Если мы сейчас начнем выделять землю, наши другие местные национальности и группы спросят: а почему нам не дают земельные участки? Мы тоже делимся и тоже хотим иметь земельные участки под строительство. Логично? Логично. Глава семьи получает финансовую помощь на каждого члена семьи по метражу. Но теперь в ФМС приходят четыре его сына и говорят: пускай нас тоже вернут. Мы готовы их вернуть в дом их отца. Они отвечают: «Нет, я лучше буду сидеть в городке Майский, мозолить глаза международным организациям и журналистам и говорить, что осетины меня не пускают, потому что по закону гор я не могу возвращаться в дом к своему отцу. Но это же уже семейная проблема, а не проблема межэтнических отношений! А если мы сейчас приедем в Майское с подъемными кранами и просто начнем его разбирать, сразу приедут журналисты писать про геноцид ингушского народа. Главный принцип работы ФМС -- принцип добровольности».

Ингушская сторона такой постановкой вопроса возмущена. В Назрани и Магасе считают, что конституционное право людей жить там, где они хотят, должно быть обеспечено независимо от их изменившихся семейных обстоятельств. Комендант Цуров признает, что в Майском есть люди, которым действительно давно есть куда вернуться: «Но они хотят вернуться в свои дома, к могилам своих предков. Представьте себе -- у вас отнимают квартиру в Москве, а взамен предлагают жилье в Салехарде. Вы согласитесь?» Сам Магомед Цуров родился в 1947 году во время ссылки и ребенком запомнил, как его семья после реабилитации 1957 года буквально с боями добивалась возвращения домой, в селение Октябрьское Пригородного района. Он верит, что дождется возвращения и на этот раз. «Нас ведь не осетины выгнали, -- говорит он. -- Если президент России захочет, мы вернемся в течение трех дней. Чтобы в России был мир, надо, чтобы все было честно».

«Что мне жаловаться, я и так два раза погиб»

На самом краю городка беженцев стоит домик Саадула Арсамакова. За выкрашенной в коричневый цвет времянкой -- новый железный вагончик с маркировкой «ФМС РФ, №61». Между вагончиком и времянкой на траве расстелен кусок полиэтиленовой пленки, на котором сушится кукуруза. В тени вагончика на стуле сидит сам Саадул Арсамаков -- 87-летний старик в толстых очках и со слуховым аппаратом. Даже со слуховым аппаратом он очень плохо слышит, но когда все-таки разбирает смысл сказанного, отвечает на удивление ясно и складно.

Саадул родился в 1918 году в Базоркино, так раньше назывался Чермен -- большое село на территории Северной Осетии, расположенное вплотную к административной границе двух республик. Он учился в педагогическом техникуме, но потом по комсомольскому призыву поступил в военное училище в Орджоникидзе, ныне Владикавказ. Когда началась война, он служил в Гори в 20-й горнострелковой дивизии, которую бросили в бой, как только немцы появились на Кубани. Там во время операции «Урух», когда советские войска пытались не допустить прорыва немцев на Майкоп и Сухуми, Саадул был впервые опасно ранен, и его отцу пришло первое преждевременное извещение о смерти сына. Второе пришло позже, когда часть Саадула прорывалась из окружения под Новороссийском. «Мы попали в «мешок», не было подвоза продовольствия, и люди через несколько дней стали буквально падать от голода, -- рассказывает Саадул. -- Стало понятно: так и так смерть. Тогда командование предложило отобрать 17 добровольцев, которые должны были пойти в прорыв и собой закрыть огневые точки немцев. Я сразу вызвался -- там умереть не позорно будет. Лучше, чем в окружении от голода или в плену. Так умру как герой, а так не увидит никто. Меня почти сразу ранило. У меня была каска, и пуля пробила ее, застряла в черепе. -- Саадул снимает шляпу и показывает кривой шрам на бритом затылке. -- А еще одна насквозь в ногу. Три месяца был без памяти, а когда очнулся, меня комиссовали. Немного оправился, вернулся в школу в Чермен. Но 23 февраля 1944 меня позвали в военкомат. Я думал -- поздравлять с Днем армии. А там майор говорит: «Извини, Саадул, так и так, вас выселяют как врагов народа».

Как оказалось, это было не последнее выселение в его жизни. Второе случилось осенью 1992 года, спустя 35 лет после возвращения в Чермен. «Я работал в огороде, когда все началось. Начали стрелять, жечь дома. Тогда Осетия сообщила в Москву, что ингуши наступают, и Москва прислала самолеты с войсками, танки. Во Владикавказе осетинам с армейского склада выдавали оружие. Знаете, это же не осетины начали, это нужно было России, чтобы танки направить в Чечню. Здесь они ведь ни одного выстрела не сделали, так и пошли колоннами на ингушско-чеченскую границу».

Саадул рассказывает, что сам воевать ни с кем не собирался и даже пытался спасти как можно больше людей. В его дворе собрались осетинские мужчины и женщины -- 61 человек. «Мы с сыновьями их охраняли, -- говорит Саадул. -- И потом эти же люди, которых мы охраняли, дали нам «Жигули» и на них нас же и выпроводили. А дом сожгли. Это был экстремизм чистой воды. А их штаб был в Москве. Он и до сего дня существует. Анархия это называется, и даже хуже того. Я старик, жаловаться права не имею, я и так два раза погиб. Куда мне деваться. Но остальные-то здесь -- это же государственный народ, российские люди. Почему над ними издеваются?»

Недавно к Саадулу пришли какие-то ответственные люди из Магаса и спросили, согласен ли он представлять ингушских ветеранов войны в заграничной поездке. Саадул согласился. Он грустно улыбается: «Странно выходит: за границу ехать могу, а домой не могу». Свой дом, вернее, сад, оставшийся вокруг разрушенного дома, старик может увидеть сквозь свои толстые очки. Он находится меньше чем в километре от его нынешнего жилища. По ту строну административной границы двух российских республик.

Стояние на Черменском кругу

К 60-летию Победы Саадула должны были вернуть домой, ФМС даже выдала ему новый вагончик, который можно перевезти в Чермен и поставить во дворе, пока дом не восстановлен. Историю его неудачного возвращения домой представители осетинских и ингушских властей рассказывают по-разному.

«Незадолго до даты на очередном совещании был согласован список людей, которых должны были вернуть к местам постоянного проживания после долгой паузы, возникшей из-за Беслана, -- говорит ингушский вице-премьер по беженцам Магомед Мархиев. -- В назначенный день они сняли свои вагончики и приехали на Черменский круг (КПП между Осетией и Ингушетией. -- Ред.), но дальше их не пустили осетинские милиционеры. Люди ждали несколько дней, но были вынуждены вернуться в Майское. Потом Саадула Арсамакова пригласили в Москву на празднование 60-летия Победы. Чиновники из Южного федерального округа клялись, что, когда он вернется из Москвы, сможет заселяться на свое подворье в Чермене. Мы с министром национальностей Осетии договорились съездить на место и договориться с людьми. Улица, на которой живет Саадул, проходит мимо поселкового отделения милиции, и, когда мы приехали, у этого отделения уже был целый митинг. Люди собрались с другого конца села и протестовали против возвращения ингушей. Они и своему министру кричали, что он предатель. Он по-русски пытался их успокоить, а по-осетински, как мне кажется, говорил им совсем другие слова. Хотя на митинг, я сам видел, собрались люди с другой окраины села. Осетины, живущие по соседству с Саадулом, на митинг выходить отказались -- они не имеют ничего против его возвращения. И женщина, беженка из Южной Осетии, которая сейчас живет в его дворе, обещала съехать, если старик вернется».

С осетинской точки зрения, история возвращения ветерана выглядит иначе. «Главный федеральный инспектор по Северной Осетии Ермак Дзансолов сказал мне про этого ветерана, -- говорит Таймураз Касаев. -- Ермак сказал: «Я его знаю. Давай мы на себя возьмем ответственность и завезем его. Стыдно перед стариком». Я говорю: «Хорошо, только давай это сделаем тонко, грамотно, без флагов, без парадов, чтобы никого не будоражить». Договорились с Мархиевым (ингушский вице-премьер по беженцам и вынужденным переселенцам. -- Ред.) в ближайшие дни проехаться вдвоем в Чермен, повстречаться и договориться с соседями, подготовить почву. А утром мне звонят: «Что вы творите? Вы, оказывается, негодяи? Что за вагончики вы выставили после Беслана?» Оказывается, на Черменский круг привезли вагончики, там уже скандал, милиция. Люди спрашивают: «Вы что, хотите, чтобы поножовщина пошла?» Я примчался на круг. Вагончики стоят, этот ветеран стоит, говорит: «Пустите меня домой!» Я говорю Мархиеву: «Мы как договаривались? Мы договаривались, что на днях съездим к соседям. А вы выставили четыре вагончика. Что вы делаете?» Они говорят: «Надо возвращать, мы договорились, и он пусть заезжает первым». Я говорю: «Таким образом вообще ни один человек никуда не заедет». После этого пошла неделя стояния на Черменском кругу, и убрали этого Арсамакова. Не сделали дело, которое в принципе должны были сделать».

Но приближалось 60-летие Победы. Поэтому к вопросу вернулись уже через несколько дней, на очередном совещании с представителями ФМС и окружного начальства. «Ингушские представители опять сказали: «Все соседи хотят, это опять вы, органы власти Северной Осетии, не хотите его запускать», -- продолжает Таймураз Касаев. -- Я говорю: «Я вам больше на слово не верю. Давайте я завтра надену джинсовую куртку, приеду в Чермен на «Жигулях», и вы приезжайте в гражданке. Проедем в село, поговорим с людьми. Говорить будем по-русски, чтобы вы могли все слышать». Договорились встретиться на посту в десять часов утра. А в половине десятого мне звонит глава села и говорит: «Что ты здесь натворил? Почему ты сюда пригласил ингушей?»

Оказывается, коллеги министра приехали в Чермен за час до назначенного срока на четырех машинах с мигалками и охраной. Вокруг кортежа с ингушскими номерами мгновенно собралась толпа. «Там, на этой Восточной улице, где жил Арсамаков, живут осетины, Цаболовы -- 11 или 12 домов. И у этих Цаболовых в 1992 году погибли пять братьев, -- говорит г-н Касаев. -- Что делал в 1992-м сам этот старик Арсамаков, я не знаю. Но люди, когда мы туда приехали, рассказывали, что он загонял их в подвал, а другим ингушам говорил: это наши живые заложники. Он то ли их спас и хотел защищать, то ли хотел сдать, никто не знает, что у него на душе было, бог ему судья. Но, во всяком случае, когда туда приехал ингушский кортеж, толпа сразу же начала кричать: «Уезжайте, мы не хотим вас видеть». Мне тоже кричали: «Ты, оказывается, нас продаешь». Мы все же прошли к этой женщине из Южной Осетии, которая живет на подворье Арсамакова. Она говорит: «Если вы сейчас его привезете, я свой вагончик сниму и уеду». Но скандал-то уже идет, люди выскакивают на улицу, к нам бегут женщины: «Моего мужа убили! Уберите их, я их сейчас расстреляю! Уберите этих ингушей!» Мы ушли оттуда, чтобы не накалять обстановку».

«Мы все -- лица кавказской национальности»

Сейчас 75% населения Чермена -- ингуши. Селение разделено на три части: окраины считаются ингушскими, а центр -- Средний Чермен -- осетинским. Считается, что именно в Чермене в 1992 году начались бои. На месте бывшего поселкового отделения милиции стоит памятник и горит вечный огонь в память о погибших милиционерах. Живые милиционеры, работающие в нескольких сотнях метров от памятника, с подозрением относятся к любой посторонней машине, останавливающейся перед их зданием, на углах которого оборудованы оборонительные позиции из мешков с песком.

Узнав, что я приехал посмотреть на подворье ингушского ветерана и пообщаться с его соседями, они первым делом удивленно спрашивают: «А кто вам в Москве про него рассказал?» Милиционеры убеждены, что затея с возвращением ветерана может спровоцировать недовольство осетин, и потому расценивают ее как провокацию. И уже в конце, возвращая мне паспорт, доверительно сообщают: «Какой он ветеран? Вы что, не знаете, что ингуши в Великую Отечественную не воевали? Их же Сталин выселил!»

Мой проводник из числа местных жителей, преподаватель Северо-Осетинского государственного университета Алибек Бадтиев, настроен менее критически. Он сам был в Чермене в дни боев, но не склонен обвинять во всех тяжких грехах ни ингушей, ни своих соплеменников. Дом его, находящийся в двух-трех улицах от дома Саадула Арсамакова, тоже пострадал, и после конфликта его семье еще несколько месяцев пришлось жить в отмытом и переоборудованном скотном сарае. Алибек помнит, что Арсамаков и его сыновья действительно никого не убивали и сделали все от них зависящее, чтобы спасти от преследований несколько десятков осетин, живших по соседству.

Улица Восточная начинается прямо от угла поселковой милиции и через полторы сотни метров упирается в поле. С окраины хорошо видно селение Майское, и где-то в нем вагончик Саадула Арсамакова. Дом Арсамакова -- Восточная, 41, -- стоит на внешнем углу улицы. Дома как такового нет, на его месте сараюшка, пристроенная к уцелевшим хозяйственным постройкам осетинскими беженцами из Грузии. Напротив, через улицу, стоит несколько вполне обитаемых осетинских домов. У ворот одного из них, глядя на соседское запустение, отдыхает на лавочке Аузби Цаболов. Из Цаболовых рядом с ним живет семья его брата, и среди представителей фамилии действительно есть погибшие в столкновениях 1992 года. Сам Аузби всего лет на 15 младше своего соседа Саадула. И у него своя версия событий тринадцатилетней давности.

«Я тогда работал на автобусе при Владикавказском машиностроительном заводе, 35 лет возил ингушей с работы и на работу, -- рассказывает Аузби. -- А тогда был в отпуске, и автобус со мной -- я возил колхозников в поле. Я и был на поле, когда началась стрельба. Знаете, этот старик был одним из тех, кто заварил всю кашу. Во всяком случае, он тут несколько недель все ходил с папкой, возбуждал ингушей против осетинского народа». Правда, Аузби тоже помнит, как Саадул позвал соседей к себе во двор: «Он собрал человек 60 во дворе. Сказал: «Вы мои соседи, что мы будем с вами воевать, идите сюда». Но отца моего, фронтовика, члена партии, почему-то выгнал. Мне кажется, он собрал людей, потому что хотел сказать, что они заложники, если верх одержат ингуши. Или, наоборот, что он их спас, если победа будет за осетинами. Мы потом ему дали «Жигули», чтобы они уехали. Людей они не убивали, что правда, то правда. И дома вот наши уцелели. Здесь вокруг все эти дни бегали ингуши с бутылками с зажигательной смесью, а он стоял вот там под деревом и говорил, чтобы они не жгли наши дома. Наверное, хотел, чтобы наши дома сохранились для его сыновей».

«А его дом кто сжег?» Вопрос на секунду приводит Аузби в замешательство, но он почти сразу отвечает вопросом: «А наши дома кто сжег?» И добавляет после паузы: «Короче, осетины против, чтобы он возвращался. Вернется один -- вернутся и остальные, опять станут газават кричать. Кому это надо? Но у нас, видишь, какое государство? Все делают несправедливо».

Мы с Алибеком проходим во двор дома №41. Пожилой мужчина покрикивает на смешных дворовых собак, которые прячутся в грязную будку. Мужчину зовут Авессалом Кусраев. На фундаменте дома Саадула Арсамакова он живет с семьей из пяти человек, в том числе две очень пожилые женщины. Ни одна из них сейчас уже не может вспомнить, как весной приезжали два больших начальника и спрашивали, готовы ли они уступить подворье хозяину, если тот вернется. Вместо них говорит Авессалом: «Куда нам идти? Мы здесь живем 15... нет, 13 лет. Раньше жили ближе к горам, в Кора-Урстоне (селение в Северной Осетии. -- Ред.), потом, под конец Советского Союза, переехали в Гори (Грузия. -- Ред.). Оттуда пришлось бежать в начале 90-х. А потом поселились здесь, на брошенном подворье». Авессалом никогда не видел прежнего хозяина, но на всякий случай, хотя и нерешительно, говорит, что тот «делал пропаганду».

Авессалом показывает участок, с которого кормится его семья: земля засеяна кукурузой, по двору бегает несколько кур, за сараем стоит грустный худой ишак. Новые хозяева расчистили подвал и сохранившиеся сараи и построили маленький домик из плохо пригнанных кирпичей, не больше, чем тот, в котором в Майском живет Саадул Арсамаков. В углу двора почему-то лежат два пустых оружейных ящика и моток колючей проволоки, но все домочадцы и сам Авессалом имеют такой изможденный вид, что мысли о тайном партизанском умысле кажутся противоестественными. Словно угадывая, о чем я думаю, Авессалом говорит: «Заключенные так не живут, как мы». Алибек сокрушенно качает головой: «Кто больше несчастный -- эти люди или твой Саадул? Все это происходит, потому что власти нет. И потому, что мы все -- что осетины, что ингуши -- лица кавказской национальности».

Филькина грамота

Тем временем миграционные чиновники продолжают возводить стройные конструкции из цифр. В осетинском миннаце гордятся, что впервые за многие годы совместно с Федеральной миграционной службой получили точную цифру, обозначающую число тех, кто еще может претендовать на возвращение в Северную Осетию.

В базе данных, по словам Таймураза Касаева, значится 2444 семьи -- 8880 человек. К ним добавлены еще 1110 детей, не имеющих статуса вынужденного переселенца. Из этих 8880 взрослых 2102 человека уже возвращены в Осетию и сохраняют статус потому, что государство не до конца исполнило перед ними свои финансовые обязательства. Еще 462 человека могут, как говорит министр, вернуться хоть сегодня, к этому нет никаких препятствий. Еще 548 человек подали заявления на получение средств на приобретение жилья вне мест прежнего проживания, то есть решили уехать в другие регионы и поселиться там за счет Федеральной миграционной службы. В отдельную категорию выделены 572 человека, проживавшие до конфликта в населенных пунктах, которые теперь находятся на территории водоохранной зоны. Им полагаются материальная помощь и земельные участки в других населенных пунктах. Наиболее бесперспективной выглядит самая большая группа людей из этого списка -- 3924 человека, которые не имели до конфликта собственного или оформленного жилья в Северной Осетии, жили в Северной Осетии или вообще «образовались в результате деления семей». «Мы предлагаем, чтобы эти 3924 человека свои права законные защищали в суде, -- говорит министр Касаев. -- И после вынесения судебного решения мы готовы с ними работать». Но сам министр признает: если до Беслана североосетинские суды часто выносили решения в пользу ингушских возвращенцев, то после сентября прошлого года такая позитивная судебная статистика пошла на убыль.

«Таким образом, проблемой для нас остаются 1272 человека, -- подводит итог министр. -- Они имели до событий 1992 года оформленное жилье и прописку в так называемых проблемных или сложных населенных пунктах». К какой из названных министром категорий относится Саадул Арсамаков, не очень понятно. По данным осетинского миннаца, он вроде бы отказался несколько месяцев назад от своего участка в Чермене, но потом передумал, поскольку на него начали давить его политически подкованные соотечественники. Пока Саадул думал, ему уже начали оформлять участок на окраине Чермена, где осетинские власти готовы раздать землю ингушам из проблемных сел. Но после отказа и провалившейся майской попытки вернуть Арсамакова на его черменское подворье будущее его выглядит весьма туманно.

«Ко мне приходил осетинский следователь, -- охотно рассказывает Саадул. -- Очень интересная вещь: в моей усадьбе, говорят, строит дом беженка осетинка. Следователь уточнил, откуда я приехал в Майское, и обещал, что осетинку выселят. Но все это филькина грамота. Понимаете, нет России. Каждый творит что хочет».

Саадул Арсамаков очень симпатизирует президенту Путину: тот не пропустил еще ни одного Дня Победы, чтобы не прислать старику поздравительную открытку со своей факсимильной подписью. Открытки приходят во двор к Авессалому Кусраеву, а тот через черменскую администрацию и комендатуру Майского пересылает их по назначению. «Путин что-то хочет сделать, -- говорит Саадул, поправляя очки с толстыми стеклами. -- Но его окружение очень портит его авторитет. Их всех в тюрьму давно пора посадить, а у них шеи как у зубров. Давайте взвесим жизни этих руководителей и мою. Почему они живут, а я страдаю?»