Первые четыре -- американский «Эмерсон квартет»: с некоторым удивлением я узнал, что он и впрямь назван в честь Ральфа Уолдо Эмерсона (кто не читал его стихов, пожалуйста, прочтите). Скрипачей зовут Филипп Сетзер и Юджин Дракер, альтиста -- Лоуренс Даттон, виолончелиста -- Дэвид Финкел. Журналистские комплименты крайне обесценились, но, поскольку я не смог сдержать слез, когда они играли Концерт №15 ми-бемоль-минор Дмитрия Шостаковича, не стану сдерживать себя и в словах: это великие люди. Струнный «Эмерсон квартет» не просто искусные музыканты, а именно великие люди. Эмерсон со свойственной ему простотой сказал бы, что в следующем воплощении им, вероятно, суждено быть бодхисатвами.

Вторые четыре -- актеры английского театра «Комплисите»: Гейр Хиттен, Лием Стил, Тэм Ворд и Ювэн Вордроп. Об их искусстве я сказать не могу ничего, поскольку режиссер Саймон Макберни не дал мне такой возможности. В начале спектакля они носят по затемненной сцене всякие светящиеся штуковины, к концу сооружают в дальнем правом углу пирамиду из деревянных стульев, в середине делают нечто совершенно скучное, утомляющее своей бессмысленностью. Вероятно, при этом они думают, что они все-таки актеры. Вероятно, Саймон Макберни думает, что «Комплисите» -- это все-таки театр.

Я и сам так думал, когда в 2003 году увидел его «Улицу крокодилов». Макберни, вне всякого сомнения, владеет главным секретом театрального ремесла: он умеет делать плоть одушевленной. В данном же случае актеры понадобились ему для того, чтобы доодушевить (прошу извинить меня за дикий глагол) музыку Шостаковича. Музыке это было совершенно ни к чему. Актерам, как я полагаю, тоже.

Театр не является искусством с большой буквы именно потому, что в его состав входит слишком много телесности (мяса, пота, запаха и пр.), составляющей жизнь в ее естественном виде. Он, если так можно сказать, слишком жизнелюбив. Искусство с большой буквы подобного не терпит. Саймон Макберни не единственный из мастеров, старающихся в нынешнее время подавить правду театра: есть Уилсон, есть Марталер (есть, впрочем, и оппоненты); грань между «душащими» и «дышащими» тонка, но иначе оно и не бывает. Режиссерской задачей Макберни в «Шуме времени» было: убрать возможность сопереживания, довести своих актеров до состояния манекенов, включить музыку, сослоить ее с «шумами времени». Он сочинил отличную аудиокомпозицию: музыка Шостаковича, голоса Шостаковича (молодой и старческий); обличения в «формализме», зачитываемые нарочито фальшивым тенором; фантастически точно размеренные паузы и т.д. Вероятно, режиссер хотел узнать, что из этого получится.

С большим облегчением сообщаю: театра не получилось.

Это не провал английской группы «Комплисите», это крах целого движения, которое восхищало зрителей лет двадцать, а то и тридцать подряд. Мода держалась слишком долго, они надоели. Боже, какое счастье!

Граница между театром и искусствами с большой буквы всегда идет по живому телу. На VI Чеховском фестивале уже был показан спектакль, по технологии немногим отличавшийся от «Шума времени»: это, разумеется, «Эраритжаритжака» Хайнера Геббельса. Я о нем писал (см. «Время новостей» от 6 июня) и я о нем никогда не забуду. Четыре английских артиста были невыносимо одинаковы (допускаю, что так и предписывалось режиссером) -- актер Андре Вильмс в спектакле Геббельса был действительно живым человеком. Он был прекрасен. Вот и вся разница: один живет, а другие дразнятся.

Искусства с большой буквы всегда занимали меня меньше, чем живучий, пахучий театр. Стихи, музыка -- я могу восхищаться ими больше, но люблю все-таки не так сильно. Я понимаю, почему они побеждали. Однако я умею отличить плохой театр от хорошей музыки. Весь «Шум времени» Саймона Макберни (театром, я повторяю, не являющийся) -- лишь долгое и глупое предисловие к концерту Шостаковича. Когда «Эмерсон квартет» принимается за дело, наконец становится понятно, что бедный косноязычный Саймон Макберни пытался выговорить всю дорогу. Режиссера очень жалко. Себя -- ни в какой мере, потому что великие люди играют великую музыку.

Обойдемся без многоточия. По дороге к станции «Маяковская» я увидел старого друга, хорошего актера, завзятого театрала Бориса Репетура. Мы обменялись несколькими нецензурными выражениями. Потом я сказал ему: «Объясни мне, если можешь, почему первоклассные музыканты выходят на сцену в сопровождении четырех манекенов и считают, что это хорошо?»

Репетур, выдержав паузу, сказал: «Тебе этого не понять. Музыкантам кажется, что у актеров все получается очень круто. А актерам кажется, что все круто у музыкантов. А тебе, дураку, ничего не кажется: ты считаешь, что и так все знаешь».

И тут я, кажется, что-то понял.