На радио «Культура» (91,6 FM) июнь объявлен месяцем премьер. Заработал проект Марины Багдасарян, представляющийся мне самым важным радийным проектом последнего времени. Да, я гляжу со своей колокольни: что имеет отношение к театру, то и важно. Но постараюсь доказать, что мой взгляд не так уж субъективен.

Задача «Культуры» проста: вдохнуть жизнь в искусство радиотеатра, изрядно за последние годы захиревшее. Задача трудна, но выполнима. Учитывая растущую популярность аудиокниг и обилие пиратских записей со старыми постановками (в прошлом году Олег Табаков возбуждал процесс против фирм «Мелодия» и «ТВИК-Лирек»), «Мастерская радиотеатра» взялась за дело вовремя.

В первые июньские выходные можно было услышать лермонтовский «Маскарад» в постановке Михаила Козакова и «Слепых» Метерлинка в постановке Александра Пономарева. Потом прозвучали еще две пономаревские работы: «Красивый деспот» Евреинова и «Все о любви» по рассказам Тэффи (Пономарев -- один из самых тонких «слухачей» в нашем театре, аудиоспектаклями он занят уже лет пятнадцать). Наконец, только что вышла радиоверсия «Братьев и сестер» Льва Додина: мощный четырехчасовой спектакль, в котором занята чуть ли не вся труппа Малого драматического театра -- Театра Европы.

Если читатель об этом не слышал, если он вообще не слушает радио «Культура», это печально, но объяснимо. «Культуру», судя по майскому опросу службы КОМКОН-2, слушают всего 2,2 % москвичей в возрасте от 12 лет и старше. Для сравнения: у «Русского радио» -- 22,5%; у «Эха Москвы» -- 11,7%; у «Голоса Америки» -- 0,7%. В рассуждении рейтинга «Мастерская радиотеатра» вряд ли способна на многое. Может быть, к «Культуре» прирастут доли десятых, может быть, она в комконовских таблицах обгонит «Свободу» -- все это радости внутреннего пользования. Важно то, как радиотеатр возвращает нас к исконному смыслу римского слова cultura, скалькированного с греческого слова paideia. Греки и римляне в виду имели прежде всего воспитание чувств и лишь во вторую очередь -- усваивание знаний и правил приличия. Сократ не умел вести себя прилично, Сенека -- умел, но в сфере paideia беседы приставучего Сократа значат больше, чем «Нравственные письма к Луцилию».

Культурный смысл радиотеатра -- воспитание умного слуха, испытывающего идиосинкразию к фальши. Люди с хорошим слухом могут не знать, насколько верна информация, которую им сообщает медийный холдинг, но, если говорящий человек сознательно наврет в комментариях, они это почувствуют. Радиотеатр, разрастись он так, как мнится Багдасарян, не оставил бы шансов на популярность людям, зарабатывающим на жизнь продажным голосом. И это было бы счастье.

Мы читаем стихи не только ради наслаждения -- они учат передавать сложные мысли в предельно сжатой форме. Мы читаем стихи вслух потому, что выбрать одну интонацию, сделать паузу, повысить или понизить тон -- это способ не только уточнить мысль, но и присвоить ее, сделать своим достоянием, позволить мысли овладеть нами. В радиотеатре любая фраза, одновременно адресованная микрофону, партнеру и слушателю, так же насыщена смыслом, как стихотворная строка. Дилетанты пугаются, впервые прослушав то, что у них получилось в записи. Они не узнают себя в чересчур ярко звучащем голосе, свой раствор мыслей и чувств в этом конденсате. Мастерам эффект перенасыщенности радийной речи и кристаллизации отдельных слов прекрасно известен.

Лучший пример -- игра Марии Бабановой в радиоспектакле Анатолия Васильева «Портрет Дориана Грея» (1981). Голос стареет медленнее, чем все прочее в человеке; у Бабановой он взлетал в такие хрустальные высоты, что дух захватывало. Гностики II--III веков от Р.Х. были не дураки. Их идеи насчет того, что все лучшее и вечное страдает, находясь в плену у косной материи, что задача души -- освободиться из плена и вернуться к целокупной Плероме, могли бы стать философской основой радиотеатра. Волшебный бабановский голос, освобожденный от неподатливой старческой телесности, был неоспоримо прекрасен, ее игру следовало оценивать по однобалльной шкале -- гениально. Впрочем, нынешний Арбенин Михаила Козакова -- это тоже очень и очень неплохо.

Козаков сделал три замечательные вещи. Первая -- он укротил свой артистический эгоизм. Обычно стихи в исполнении Михаила Козакова звучат так, словно он сам их вчера написал: актер закладывает такие интонационные виражи, что автору приходится уходить с трассы. С Лермонтовым он обходится деликатно. Возможно, потому что артист и автор находятся в почти равном удалении от героя. Арбенин для Лермонтова -- это «я» плюс несколько десятков лет в обстоятельствах стиля; для Козакова -- «я» минус несколько десятков лет в давно забытых обстоятельствах стиля: в общем, позиции уравновешены. Получается гибко, ярко и с большим вниманием к предмету разговора, чем к себе. Арбенин стал лучшей большой ролью Козакова за последние годы.

Вторая замечательная вещь: режиссер и исполнитель главной роли нашел себе товарищей в искусстве дивном -- актеров «Мастерской Петра Фоменко». Лучше них с поэтической драмой сейчас не справляется никто: учитель воспитал в «фоменках» чувство собственного достоинства, навык учтивости и музыкальный слух, а это и есть залоги верного обращения со стихами. Полина Кутепова (Нина), Галина Тюнина (баронесса Штраль), Кирилл Пирогов (князь Звездич) необыкновенно хороши, причем по-разному хороши. Кутепову в роли Нины можно узнать немедля, а Тюнину приходится разгадывать долго: разность приспособлений была бы интересна для специалиста. Возможности, которые дает работа с чистой речью, оказались лакомы. На «Культуре» не говорят впрямую, что «фоменки» уже готовы к следующей работе, но намекают: нечто подобное возможно, влюбились они в радиотеатр -- и правильно сделали. Так что вперед.

«Братья и сестры» Льва Додина -- проект, который по-честному надо назвать музейным. Было бы неправдой сказать, что великий спектакль устарел; необходимо сказать, что он постарел. Увядание великого спектакля и способность радиотеатра заново понять его жизнь будут темой следующей статьи.