К Международному дню музеев 18 мая Государственная Третьяковская галерея в своем здании на Крымском валу открыла залы постоянной экспозиции, посвященные отечественному искусству 70-х -- 80-х годов. А вчера в Третьяковке закончился двухдневный международный коллоквиум "Постоянная экспозиция искусства XX века в современном музее", приуроченный к открытию новых залов.

С их появлением (точнее, восстановлением -- года два назад соответствующая экспозиция была демонтирована, а ее пространства отданы под временные выставки) музей вроде бы завершил создание своей версии истории искусства минувшего столетия, над которой героически трудились разные отделы ГТГ. Радоваться особенно нечему -- произведения провисят до осени, потом в залах снова стартует выставочный марафон, а следующую "постоянную" экспозицию, опять в новой версии, обещают открыть лишь весной. В общем, нет ничего более временного, чем названное постоянным.

Весь этот механический кавардак с бессмысленным перетаскиванием работ из запасников в залы и обратно есть логическое следствие полного бардака в головах музейщиков. Третьяковка в самом деле не способна пока породить полноценную и стабильную репрезентацию существования русского искусства во второй половине XX века, поскольку нет упорядоченной, общепризнанной, кодифицированной истории этого искусства. Показываемое в залах на Крымском есть результат компромисса радикалов из отдела новейших течений, стремящихся к объективности флегматиков из отдела живописи и диких консерваторов из отдела скульптуры. Принципиальная невозможность договориться была явлена и на коллоквиуме, где солировали эксперты со стороны (и дальней, французско-британской, стороны) при угрожающем молчании сотрудников музея. Впрочем, лучше дипломатичное молчание, чем публичная свара.

Свара все равно случилась -- в залах экспозиции, где подпольное современное искусство вынуждено соседствовать с откровенным салоном, а полулегальная фронда "левого МОСХа" гордо выпячивает свою нескладную голову. Не буду утомлять читателя доскональным разбором выставленного, тем более что каким-либо аналитическим процедурам этот хаос все равно не поддается. И сознательно шизофреническая, стихийно-пестрая, сумбурная выставка легендарного питерского артгероя Сергея Бугаева-Африки (помните фильм "Асса"?), соседствующая с анфиладой постоянной экспозиции, по сравнению с ней кажется верхом эстетической дисциплины.

Важны не конкретные претензии типа "Как может Кошляков висеть напротив Кантора?" или "Как может Пепперштейн соседствовать с фотореалистами?" (sapienti sat). Важнее с блеском продемонстрированная этим экспериментом по выстраиванию единого поля толерантности внеисторичность отечественного музейного сознания. Ведь история -- это всегда отбор, строгая селекция под девизом "В будущее возьмут не всех", сформулированным еще в советские годы великим и ужасным Ильей Кабаковым. Наш музейный куратор на такую моральную ответственность не готов, предпочитая маоистский слоган "Пусть расцветают все цветы" -- от соцреализма до соц-арта. Не говорю уж о том, что в экспозиции отсутствует интеллектуальная интрига, концептуальный задор, без которого невозможны сегодня музейные выставки, все больше напоминающие мыслительные приключения. Подкрепленные, конечно, остроумными дизайнерскими решениями.

Именно дизайн мог бы соединить несоединимое: эстетических антагонистов нашей послевоенной артистории, что развивалась в трех параллельных пространствах -- советского идеологизированного официоза, живущего на дотациях и госзаказах, советского же по природе своей эскапизма в свободное от основной работы время (салонные сезаннистские пейзажи или сюр Малой Грузинки) и интернациональных, своевременных экспериментов художников андерграунда -- концептуалистов и соц-артистов. И, если так уж добиваться объективности и всеобщего мира (не уверен, что это в самом деле достойное занятие), выставлять все это "многообразие" надо не в соседствующих залах или тем паче на одной стене, а именно путем выгораживания в едином музейном пространстве трех коридоров, по которым станет передвигаться зритель. Да, лабиринт. Но что делать, если наш уникальный исторический опыт можно превратить в визуальный аттракцион? И такое, прежде преобладавшее, искусство, что годится главным образом для декорирования стен этой "Пещеры ужасов"? Стена и есть селекция, материализованный знак кураторского отбора.

Вот только не совсем понятно, может ли краткий курс истории чего-либо состоять из трех, объединенных одной коробочкой, параллельных книжиц, которые и читать следует практически одновременно. И может ли оптика нормального человека соответствовать фасеточному зрению насекомого, которое только и требуется, чтобы понять, что же такое художественная культура послевоенного СССР. С этой задачей временная постоянная экспозиция в ГТГ пока не справилась.