Драма Гете «Торквато Тассо» -- это размеренные и разумные монологи четырех жителей замка Бельригуардо (феррарский герцог, его сестра, ее подруга и госсекретарь), прерываемые бурными всплесками речей главного героя -- поэта. Поэт живет в замке и пишет заказанную герцогом поэму; поэт влюблен в сестру герцога; поэт невыносим в быту и страшно раздражает образцового служащего -- госсекретаря, который считает его бездельником. При этом и сестра герцога, и ее подруга относятся к поэту весьма нежно -- и в результате собственной несдержанности и маленькой интриги ревнивой подруги, желающей заполучить героя лишь себе, Тассо приходится покинуть дом, в котором он был счастлив и любим, и отправиться в странствование. Последний монолог героя -- вопль отчаяния; на нем -- то яростном, то бессильно смиряющемся -- и заканчивается пьеса.

Главный герой -- поэт, пьеса сочинена поэтом, и слова в этой пьесе важнее прямого действия. Лишь раз оскорбленный пренебрежением госсекретаря поэт хватается за шпагу -- но противник не принимает вызов. При этом и герцог Феррары, и госсекретарь -- воплощение разума и государственной мудрости, и именно им -- людям действия, а не людям слова -- закономерно принадлежит власть в этом мире. Гете вовсе не ставит под сомнение эту власть, он наделяет этих персонажей всяческими достоинствами, но лучшие слова отдает поэту -- и потому безалаберный, подозрительный, крикливый поэт в борьбе за зрительскую симпатию вдруг побеждает людей умных и достойных.

Так придуман текст. Посмотрим, что получилось в спектакле, поставленном в рамках проекта Комитета по культуре Москвы «Открытая сцена» режиссером Андреем Беркутовым.

У актеров -- у всех -- каша во рту. Когда они говорят медленно и раздельно (обмениваются отдельными репликами), их еще можно понять. Стоит кому-нибудь завести длинный монолог (а не то, не дай бог, взволноваться и зачастить -- как вы понимаете, это периодически случается с поэтом) -- все, ну ни словечка не понять. При этом атриум Музея Пушкина (предоставленный для постановки) -- длинный плоский зал с высокой стеклянной крышей. Акустика, соответственно, никакая. На помощь должна прийти техника -- где-то на сцене спрятаны микрофоны, в конце зала стоят динамики. Но техника не отлажена -- и звук идет несколькими волнами, они сталкиваются в зрительских ушах, и разговоры окончательно превращаются в какой-то птичий клекот. То есть господа артисты (и постановщик Андрей Беркутов, позволивший им это) вот эту ситуацию сражения красивых слов за поэта ликвидировали -- просто потому, что слова эти никто не услышал. Поэту, герцогу, госсекретарю и двум дамам пришлось привлекать внимание публики самостоятельно -- без помощи Гете, зато при помощи Александры Тумашовой, изобретшей костюмы «по мотивам живописи Леонардо да Винчи, Рафаэля Санти и Рустама Хамдамова».

Они и стали разыгрывать историю, как ее понимали.

Ольга Кузина, которой досталась роль сестры герцога, решила, что проверенный путь -- самый лучший, и... скопировала актерскую манеру Марины Нееловой. То есть все -- от манеры наклонять голову до чуть капризной интонации. Режиссер же подарил ее Леоноре моменты внезапной потери сил -- вот идет девушка, и тут -- хлоп, начинает как-то мягко валиться на пол, сползать обвисая по перилам лестницы. Постановщик тут, видимо, решил подчеркнуть достоинства госсекретаря Антонио (Вадим Пожарский) и недостатки поэта Тассо (Алексей Завьялов): если первый подхватывает героиню при ее первом поползновении вниз, то в присутствии второго она может хоть скатываться по лестнице -- так он занят своим монологом. А в разговоре со своей подругой она тоже начинает как-то обмякать, обвисать и, наконец, становится на четвереньки (чего подруга не замечает или уже привычна к таким манерам). Еще этот разговор замечателен включением в речь Леоноры фрагмента на немецком -- весь спектакль идет на русском языке, разумеется, а тут героиня переходит на немецкий. Предположить, что таким образом постановщик хотел просто еще раз отблагодарить посольство ФРГ и Музей Гете во Франкфурте-на-Майне, которым высказана благодарность в программке, было бы, вероятно, обидно для творца. Допустим, что это было необходимо по художественным соображениям.

Герцог в спектакле суетлив и комичен (что может быть смешнее, чем блестящая лысина над широким плоеным воротником? Ну посмейтесь же). В роль госсекретаря Антонио вдруг всыпано ползолотника психологизма (то ли режиссер, то ли актер решили поспорить с текстом и фразу верного придворного, произнесенную вслед правителю «Легко служить властителю тому, что убеждает нас, повелевая», наполнили едким сарказмом). А Тассо у Алексея Завьялова не просто истерик, но истерик мелочный и демонстративный. «Я мой венок целую со слезами», -- говорит он и «снимает слезу» со щеки таким широким жестом, что в зале возникает смех. Тот же смех, который сопровождает появления герцога.

И вот это, пожалуй, приговор для спектакля.

Никому не запрещено ставить «Тассо» как повесть о глупом поэте, не умеющем жить в цивилизованном обществе, в выстроенной вертикали (сейчас особенно, сейчас было бы понятно, и вовсе не надо особенно искажать текст: там есть о мудрости властителей). Можно ставить «Тассо» как драму о великом поэте, не вписывающемся в жесткие рамки, о вечной неприкаянности таланта, неумении ужиться и служить -- да, романтические трактовки сейчас не в моде, но театр тем и хорош, что один человек -- если он есть и талантлив -- может создать новую моду. Но взглянуть на «Тассо» свысока, пробормотать его невнятно, мимоходом -- «все они дураки и все смешны»... Значит, просто не понять ничегошеньки. Значит, в том самом споре, в котором им захотелось поучаствовать (ведь сами выбрали пьесу?), не взять сторону ни поэтов, ни служивых людей. Остаться болтаться где-то посередине.